Представляем вниманию читателей рассказ,
вышедший в полуфинал I Евразийской премии «МОСТ»
(в номинации «Малая проза»)
Николенька сжимал голову руками и плотно закрывал уши.
«Что стало с колоколами? Сбились?» — думал убогий.
Никогда они так не буйcтвовали. Никогда не оглушали его такой мощью. Бились молотом в грудную наковальню на этот раз. Стихли, наконец. Уснули.
Николенька отнял руки от ушей. Озеро черной монетой отливало в лунном свете. Рядом с парнем на траве лежала девушка. Черная паутина волос сплеталась с травой, лицо молодушки пятном белело на земле.
— Аннушка! — ласково позвал юноша и коснулся мертвой щеки.
Тишина. Только вода колыхнулась в Светлояре, и снова все замерло. Парень огляделся по сторонам.
— Как же мы тебя спрячем? — шепотом спросил он и с нежностью посмотрел на девушку.
Изысканная. Стройная. Восковая свеча. Лунные тени ласкали руки и шею молодушки, вырисовывали юную красоту. Нежный рот от последнего вскрика остался приоткрыт. Николенька рукой коснулся бледных губ девушки, положил палец себе в рот. Застывшие глаза с мольбой смотрели на него.
— Что так смотришь? Я тебя даже не трогал, — парень вытащил палец изо рта, и сунул руку в карман. — Только камушком.
Николенька вытащил острый камень, крепко его сжал и бросил в воду.
— Красавица моя, — юноша погладил девушку по голове. — Ты слышала колокола? Я знаю, слышала. В мою честь перезвон: еще одну недоверчивую душу в Китеж-град привел.
В кустах что-то шелохнулось. По воде побежала рябь.
«Водомерка», — догадался юноша.
Он поднял руку девушки. Расцеловал холодные пальчики. Опустил руку на травку ладонью к небу. Снова поскреб взглядом по берегу.
— А не буду я тебя топить как Марьюшку и Наденьку. Красоту такую водой пучить. И вешать не буду, как Софочку с Любанькой. Косточки молоть только. Лежи здесь на берегу. На звезды смотри.
Юноша с любовью посмотрел на девушку и пошел прочь.
«Колька-дурак» коряво ползло белой краской по бочине дома. Кто и когда написал это — сам Николенька не помнил, но седьмое лето к купальной ночи подкрашивал буквы. Все должны знать и помнить, что он дурачок. И взять с него нечего. Правда, умеет широко улыбаться невпопад и утробно мычать от счастья. Да кому это надо? Захочет — ночью выйдет прогуляться, а решит — и днем спать завалится. Голова его без хозяина. Бесхозная голова. Встретят его на рассвете — а он идет в малине угвазданный да исцарапанный.
— Добрый вечер, — говорит и в пояс кланяется. – С Рождеством Иоанна Предтечи вас здравствую!
Еще глаза умеет закатывать так страшно, что дети визжат и разбегаются. Хотя мосей хорош, а как язык у него ладно подвешен. Ему бы дури поболе, и в цари заступать. А уж как девушки его голубят. Сироток накануне купальской ночи на Светлояре столько собирается, что медом они клеятся к нему. По щекам гладят, на колени его пшеничную голову кладут, рассказать всю правду просят.
Он и заводит песни мечтательные. Как в их садах яблоки соком нальются, да арбузы брюхами навалятся и столы подавят. Ребятишек щекастых обещает. Родителей во здравии. А муж обязательно богатырь, и защитит жену от всякого-говняково. Слушают молодушки его речи наваристые, глаза ясные к небу поднимают, и такие они становятся в тот момент лучистые, что Николенька жизни без них не мыслит. И решается он тогда на самое главное: шепчет на розовое ушко про перезвон колоколов. Они смеются, не верят. Безверные. Сиротинушки. И тогда он сердится и обещает доказать, что хоть и дурачок, а не лгун. Зовет их на ночное свидание к озеру. А там уж как дело пойдет. Колокола просто так себя не выдают, а только когда просветленный человек к ним придет. Или если секретик знать. Коля узнал. Самый громкий звон со дна случается, если девушка дышать перестает. Ох, тогда колокола и заливаются. Звонят колокола стоном древних битв, плачут младенцами и ревут бурями. Кому рассказывает Коленька – не верят, что так они слышатся. Да кто ж знает, как по правде они звучать должны? Других колоколов Коля не знал.
И девочка сразу веру обретает. И вечную жизнь. Уходит в Китеж-град и живет припеваючи, про Коленьку всем рассказывает. А Николенька постится сорок дней. Сорок ночей напролет плачет-убивается. Бабки видят его опухшего с утра, горем истерзанного, крестятся и говорят:
— За всех людей на земле службу несет небесную. Плачь, Коленька. Горюй, сынок. Чтобы людям добрым жилось.
Опускает тогда глаза Коленька и бежит прочь. Спешит проверить: помнят ли о девочках. Да и сам страсть как любит фотографии любушек разглядывать. Газеты и объявления только в двух местах клеят: у часовеньки, да на озерной поляне.
Сегодня чуть свет пошлепал Николенька к часовеньке. Задумался: «Как они сфотографируют Анечку? Оставят ее на животике лежать или на спину перевернут? На траве оставят или на простынь крахмальную переложат?»
На столбе у часовни пестрели обрывки старых газет. Дрожало на ветру объявление о пропаже рыжего кота. Но ничего про Анечку.
Побежал Коленька к озерной полянке. Замелькали березки частоколом. Зарябило в глазах. Пусты стволы. Только черные царапины глазки режут. Ни строчки об Анечке. Выскочил на полянку. Мама небесная, народищу насыпало как риса в кутье. Ряженые-напомаженные. Коловрат с лентами в центре поляны. Но где же новость про Анечку. Праздник наряжали, а о девочке и думать забыли? Должны были Анечку найти. Девочку такую как не заметить?
Дощечка с рекламками показалась. Красная полоска издалека мелькает. Даже цветом его дело выделили. Вот хорошо. Но опять сердится божий человек. Не о нем на красном клочке написали, а на праздник звали! День Ивана Купалы сегодня.
— Вижу, вижу, — бубнит дурачок. – Купать и крестить сегодня надобно.
Опечалился Николенька. Дела его никто не заметил. Праздником отхлестали. Девочку в веселье утопили. Неужели Анечка лежит и печется на солнышке? Коленька поежился всем телом. Замер. То ли бежать на бережок вчерашний, то ли к сироткам сладеньким податься. Обманула его Аннушка. Подвела.
Удержался Николенька и посеменил на поляну. Девушки все чистые, белокожие. Пьяный совсем дурачок от томных запахов. То к одной на плечико приляжет, то у другой сарафан за лямочку дернет. Смеются девушки, в шутку гневятся на Николеньку. Показывают в улыбке розовые десны, влажные зубы, и заходится Николенька хохотом и мычанием.
— Сюда, Коленька. Пряники медовые, сбитень с травами. Угости тетушка, Кольку-дурака! – просят за него девочки.
На все согласен Николенька, бредет за молодушками. Юбки хватает, запястья сжимает. И опять нет среди них той единственной. Нет на поляне Веры. Редкое нынче имя. Но он ищет, пробует.
Лоточница с пряниками. Грудь половину лотка занимает. Дышит и улыбается вырез рубахи.
— Вот смотри, Николаша. Лошадка — если в дорогу собрался, бублик — для жены неверной, – хохочет тетка и продолжает, – птичка — к женитьбе, а вот еще рыбка…
— А рыбка к чему? — воркует Коленька и смотрит влажным взглядом в треугольник рубахи лоточницы.
— Рыбка — к утопленнику, — шепчет ему продавщица и подмигивает черным глазом.
Коленька машет руками, опрокидывает лоток у торговки. Ловят Коленьку девчата.
— Дура такая, убогого обижать. Жди теперь беды.
Плачет Коленька, вырывается. Прибежал на вчерашний бережок. Пустой. Покатался по травке. Горюет. В воду ступил. Мнет босыми ногами глинку с песком. Водичка тепленькая. Блеснуло что-то. Рыбка балуется? Нет, не рыбка. Крестик серебряный, цепочка тонкая.
Схватил крестик, прижал к груди. Где же Аннушка, куда спряталась?
Надел крестик. Холодной льдинкой тело щекочет. Побрел обратно на поляну. И вовремя. Туча народу честного собралась. Очернили гульбище. Радуется Коленька, мычит от счастья. Затянули песню, хоровод солнцем раскрутили. Выбрал Коля парочку девчат и между ними в круг встал. Справа жаркая ладонь, крепкая. Квохчет все внутри дурачка. Слева не рука, а карась: блестящая да холодная. Как у Аннушки вчера. Трясет головой Коленька, отгоняет морок вчерашний.
Зажгли свечи и потопали вокруг озера. Змейкой яркой тянется вереничка. И Коленька тут. Только не ножками идет, а ползет ящеркой.
— Коль-Коль! Дурачок! Вставай с помоста! Затопчут! – ржут над ним бабы.
Он и рад стараться для общей шутки. Машет руками будто в озере плывет и гусеничкой волну наводит. Пляшут мостки под ним, визжат девочки такому землетрясению. Хохочут милые.
Обошли три раза озеро и веночки заветные подготовили. Свечи зажгли. Шепчут девчата желания сердечные и на воду спускают. Стоит Коленька рядом, руки к груди прижимает. Пусть у сироток все желания сбудутся. Представляет Николенька, как в подводном Китеже сейчас люди честные подняли головы к небу-озеру и огоньками любуются. Для них люди свечи подготовили, а они в ответ помолятся за девичьи души, скрестят пути-дороженьки и встретятся хлопцы с молодушками, жизнь заведут. И Коленька, наконец, свою Веру встретит, и разбудит для нее колокола.
Поплыли свечки, зазвенели девичьи голоса. Смотрит Коленька на озеро и глазам не верит. Намочил даже штанцы немножко. От счастья можно. Из каждой свечки девушки выросли. И Аннушка ближе всех к нему. Взаправду, Рождество сегодня?! Восхождение купал! Узнает Коленька девочек и диву дается. Все его любушки здесь. По водной глади на цыпочках к берегу скользнули. Даже не смотрят на Николеньку. В хороводе кружатся, другим парням улыбаются.
— Мое! Мое! – кричит Коленька и руки с мольбой протягивает, спешит к девочкам на хоровод.
Да с места не сдвинуться. Смотрит, а вокруг озеро вместо воздуха. Как дышит? Неведомо. Ровно носиком в водное зеркало упирается, ледяными иглами пришпиленный. Всю ночь в мокрое окно пялился, хныкал от бессилия, сердился на красоту девочек, клялся костры буйные потушить, а к утру окаменел от бездвижия.
С первым лучом солнца черным колокольным языком обернулся и ко дну пошел. Плакал навзрыд. Кричал и скрипел. Ржавыми разводами себя расчертил. Противился падению. Да куда там. Вода могучей рукой обняла, закружила и под юбку подводного колокола загнала. Мертвой хваткой там припаяла. Пришел звонарь и раскачал колокола в Китеж-граде. И не было страшнее этой муки, и не осталось в тот же миг ничего от прежнего Коленьки. Только стон наковальный на веки вечные. Без капли тишины. Стон, кроме Кольки-дурака, никем не слышимый.
