Представляем вниманию читателей рассказ,
вышедший в полуфинал I Евразийской премии «МОСТ»
(в номинации «Малая проза»)
Проводница еще на перроне предупредила, что в купе меня поджидает сюрприз.
– Какой? – без улыбки спросил я, потому что меньше всего на свете мечтал о сюрпризах в вагоне. С ними интуитивно ассоциировались странные, навязчивые попутчики. Например, однажды я ехал с тамадой – свадебным ухарем и заводилой. Это был тучный, беспорядочный и весь какой-то расхристанный человек лет 50. Целый день он украдкой потягивал коньяк из блестящей фляги, воровато поглядывая на меня. Я снисходительно кивал, мол, ничего-ничего, дружище, пейте на здоровье, сделайте одолжение. Ближе к вечеру попутчик сильно опьянел, осоловел, зарумянился, предложил выпить мне, а когда я отказался – стал сентиментально жаловаться, что пока он из года в год поздравлял молодых, сам успел постареть и обрасти седым мхом.
Всю ночь тамада тихо и даже немного деликатно, стараясь никого не разбудить, всхлипывал и шмыгал носом, зато под утро переполошил весь вагон – кричал, ругался и, в конце концов, завыл заводским гудком – протяжно и гулко. Его сняли с поезда на ближайшей станции. «Повеситься попытался в тамбуре, на этих перекладинах железных, там, где пепельница», – рассказал мне проводник, когда я набирал кипяток и между делом спросил, что за шум был сегодня утром и где мой молодящийся тамада.
– Да вы не переживайте! – засмеялась проводница, наверное, увидела, как я весь скривился и скуксился. – Сюрприз – это кот.
– Кот?
– Ну, да, котик. Чудной немного, никогда таких не видела. Хвост короткий, лапища огромные, глаза навыкате, – женщина широко распахнула веки и попыталась продемонстрировать, что имеет в виду.
Я ехал из пыльного, вяленого Ростова в копченый от дыма Челябинск. После бессонной ночи мысли в голове ворочались медленно и натужно, словно умирающие рыбы в пятне мазута. «Неужели, один едет? Разве так можно?», – подумал я.
Хранительница вагона, кажется, разглядела рыбью агонию в моих глазах и весело сказала:
– С хозяином едет, само собой. У кота отдельный билет.
В купе меня ждал высокий, как жердь, тонколицый мужчина с немного комично вздернутым носом. Нос делал лицо незнакомца надменным, но эта надменность тонула в грустных, слегка растерянных глазах и оставляла после себя слабую тень. Сальная с проседью челка на его голове была лихо зачесана набок. Руки походили на корабельные канаты, худое плечо украшало бледно-зеленое пятно татуировки – малопонятный, небрежно набитый орнамент. Такие наколки пользовались популярностью в 1990-е годы и в дурных тематических буклетах из плохой бумаги назывались незатейливо: «абстракция».
Рядом с попутчиком на колючем верблюжьем одеяле сидел кот в позе сфинкса. В самом деле, очень странный: гладкошерстный, с могучими лапами, напоминающими боксерские перчатки, короткими, загнутыми вниз ушками и таким же, слегка задранным носом. Если бы не словоохотливая проводница, я бы принял его за плюшевую игрушку. Увидев меня, кот с опаской прижался к хозяину и не замяукал, а глухо, отрывисто затарахтел, как старый мопед.
– Здравствуйте, – поздоровался я и закинул рюкзак наверх.
– Добрый день, – сказал попутчик.
В этот момент кот неожиданно подскочил и неуклюже бросился к выходу. Мужчина, неразборчиво ругаясь, вратарем прыгнул за ним и коленями ударился об стол. Пухлая бутылка с водой рухнула на пол и закатилась куда-то в темное подбрюшье нижней полки.
– Да что б тебя, Эдуард! – закричал мой сосед, и я обратил внимание, что у него театральный, высокий голос. Кота он поймал около купе проводника и, вернувшись, усадил его обратно на одеяло.
— Негодяй! Плохой, гнусный кот, – запричитал попутчик, натягивая на кота бордовый ошейник на поводке. – Простите нас, ради Бога, Эдуард очень нервничает в поездках. Он пугливый.
Кот смирился с пленением, послушно принял позу сфинкса и пристально уставился на меня.
Мужчина привязал конец поводка к жердочке для полотенец. Потом словно спохватился, протянул мне раскрытую худую ладонь и с улыбкой сказал:
– Николай. А это, – он торжественно показал на кота, – Эдуард. Скоттиш-фолдской породы. Племенной кот и завидный жених.
Я представился и пожал руку. Она оказалась сухой, крепкой и заскорузлой. Определенно, это была рука рабочего человека, и так сильно она контрастировала с манерной, мелодраматической и даже немного напыщенной речью попутчика.
– Еду из командировки, домой в Омск. Я всегда беру с собой этого несносного зверя: Людмила – жена – ненавидит Эдуарда, – грустно сказал Николай, а потом, как бы оправдывая Людмилу, добавил, – она уже старенькая, на 13 лет меня старше.
Я задумался, на вид Николаю было лет 45-48, значит, его супруге уже за 60.
Мысль опрокинула проводница. Она ураганом влетела в купе, всплеснула руками и заохала, глядя на Николая:
– Как же мы на билеты смотрели? У вас не 21 место, а 27!
Мужчина достал из-под подушки потрескавшуюся поясную сумку, извлек оттуда билет, пару секунд всматривался в него.
– Семерка плохо пропечаталась, на единицу похожа. Бе-да-а, – пожал плечами Николай и начал трагически доставать с верхотуры большую дорожную сумку, потом отвязывать Эдуарда, складывать в пакет сланцы.
– До свидания, прошу нас извинить за беспокойство, – на прощанье проговорил Николай и побрел в соседнее купе, навьюченный котом, сумкой и пакетами. В дверях он разминулся с девушкой. Она ехала на нижней полке, а я на верхней. Николая с Эдуардом тоже согнали сверху. Еще одно место – внизу – осталось свободным.
С одной стороны, я, конечно, выдохнул – попутчик казался странным, как бы не повторилась та история с тамадой, с другой стороны – интересным. Его длинная, тонкая фигура с руками-канатами, неудачной татуировкой, вытянутой головой и челкой набок выдавала в нем какую-то неустроенность, хаотичность слагаемых частей. Такими бывают садовые домики, собранные из случайных материалов: часть стены – из досок, часть – из найденных где-то шпал, часть – из какого-то строительного мусора: подоконников, рам, старых дверей. Подуешь на него серым волком – и хижину разметает по полю, как домик Нуф-Нуфа из сказки про «Трех поросят». А еще эта манерность речи.
Кот тоже был словно искусственный, нежизнеспособный, с нелепыми, шишковатыми лапами, изуродованный селекционерами и больными генами. Он не поймает мышь, не прикончит воробья, а между тем – «завидный жених».
Через 10 минут Николай уже снова стоял с Эдуардом в проходе нашего купе. Проводница что-то говорила ему полушепотом и косилась на кота. Эдуард смотрел на нее с забитой злостью и издавал тарахтящие звуки. Женщина кивнула на верхнюю полку и уже громче сказала:
– Здесь едьте пока, до Уфы. Там начальство сядет – наше, из офиса ЮУЖД. У них эти два места забронированы – внизу и вверху.
– Хорошо, спасибо, – безропотно ответил Николай и начал, вздыхая и смахивая с глаз челку, заново проводить всю процедуру: закидывать наверх чемодан, привязывать кота, прятать под кровать пакет с обувью.
– Вы знали, что у нас специальный вагон – инвалидный? – спросил Николай. – В купе, куда я купил билеты с этим немыслимым леопардом, едет мама с больным ребенком. Теоретически у мальчика на кота может возникнуть аллергия.
Перед сном Николай привязал Эдуарда к жердочке на верхней полке. Кот сверкал глазами, пыхтел и аккуратно ходил по туловищу спящего хозяина, как по карнизу. Я просыпался, видел эту картину и боялся, что глупый зверь снова попытается спрыгнуть с полки и в результате повесится на своем бордовом поводке. Не получилось у тамады, получится у Эдуарда.
На исходе ночи поезд резко дернулся, кот испугался и всё-таки прыгнул с полки, но не удавился, потому что приземлился на стол – длины поводка хватило. Эдуард устроил настоящий погром – на голову спящей девушки перевернул стакан с недопитым чаем, разметал пачку крекеров, начал истошно кричать и перебудил полвагона. Николай суетливо извинялся, протирал стол, проклинал Эдуарда и почему-то жену Людмилу, называл кота подлецом, и в итоге укоротил поводок сантиметров до 20. Кот принял знакомую позу сфинкса и задремал, вместе с ним заснули и мы.
Утром в купе бочком просунулась бледная проводница.
– Вас тут спрашивают, – обратилась она к Николаю и подергала его худую ногу в саване простыни.
За женщиной стояли двое полицейских. Один из них – мужчина с закатанными по локоть рукавами, пистолетом в кобуре и погонами капитана – попросил у моего попутчика паспорт. На меня даже не посмотрел. Николай засуетился, полез в сумку и дрожащими руками достал документы. Паспорт почему-то хранился в глянцевитой камуфляжной обложке, какие бывают у дембелей и подростков.
– Если вы пришли из-за этого чудовищного кота, то прошу нас извинить. Я ручаюсь за него, он будет смирным. Ведь так, Эдуард? Посмотри, что ты натворил, – строго обратился хозяин к коту.
– Нет, не из-за кота, – сказал капитан, рассматривая паспорт и сверяя что-то в планшете, – где ваши вещи? Доставайте сумку.
Николай вздохнул и принялся снова спускать тяжёлую, невесть чем набитую сумку. На его тонкой, лебяжьей шее набухли веточки вен.
– Лоток его где? – металлический голос капитана звучал сурово и страшно.
– В смысле, куда он какает? – смущенно спросил Николай. Полицейский кивнул.
– Под столом. Но он туда еще не ходил.
– Посмотри там, – отрывисто сказал капитан своему напарнику-сержанту и показал под стол.
– Хорошо, что не ходил, – заметил напарник, вытаскивая из-под стола розовый, наполненный древесными гранулами лоток.
Сержант с лотком вышел из купе, а его старший начал скрупулезно исследовать пузатую сумку Николая, доставая оттуда разные предметы: опасную бритву, блокнот, фен для волос, книгу «Братья Карамазовы» в мягкой обложке, одежду. Каждый предмет он тщательно изучал и перетряхивал.
– Наркотики ищут, – шепнула мне проводница, пока мой попутчик отвечал на вопросы полицейского. – У нас на линии так часто бывает. С Юга ж едем. Вот недавно мужичок тоже вез кота, а наркотики спрятал в лоток. И не брезгуют же! Перемешал с наполнителем, гад, чтоб не почуяли эти самые, собаки. А еще как-то раз девушка ехала с фикусом. Большим таким, красивым, в красном горшке. Оказывается, в землю зарыла наркотики – таблетки экстази. Слышали про экстази?
Я сказал, что не слышал.
А тем временем из бокового кармана сумки полицейский вытащил потертую прямоугольную коробочку из-под одеколона «Тет-а-тет». Слегка потряс ее, строго посмотрел на Николая. Стал открывать и потянул ногтями за кончик куска желтого поролона. В этот момент я был почти уверен, что когда он достанет поролон, на простынь прольется дождь из маленьких аккуратно запаянных пакетиков по грамму в каждом. Однако через мгновение на ладони полицейского оказался серебристый кельтский крест на муаровой ленте.
– Орден мужества, – с некоторым удивлением сказал капитан, а потом спросил: – За что «мужика» дали? Первая, вторая?
– Первая, – смущенно ответил Николай – 96 год, Грозный.
Капитан просветлел, расслабился и распрямил плечи, будто скинул со спины тяжелый вещмешок с патронами и тушенкой. Едва заметно улыбнулся – одними глазами, кивнул, взгляд стал снисходительным. Бережно повертел в руках орден. Серебряный крест с двуглавым орлом блестел, словно его специально натирали зубной щеткой.
– С собой возите? – спросил капитан.
В вопросе угадывались нотки затаенной, но беззлобной зависти – крепкого, многосоставного коктейля из вероятных, но несбывшихся грез, которые человек явственно проживает одним лишь умом. Полицейский представил, как выносит раненого товарища из разбитого, взъерошенного блиндажа, как поёт в руках «печенег» и как он потом всю жизнь трепетно хранит «мужика» в упаковке из-под одеколона.
– Ну да, это для меня, некоторым образом, святыня.
– Понимаю, – медленно произнес капитан. – А я вот не успел «туда», по малолетству. Года не хватило. Правда, братан старший ездил на КТО. Тоже, кстати, Эдик.
Мужчина отрывисто глянул на кота, тот сидел «утюжком» поверх одеяла и безучастно дремал.
– Эдом звали во дворе, прозвище такое, – задумчиво добавил капитан, но вдруг насупил брови, вспомнив, что при исполнении, и протянул Николаю темно-бордовую коробочку и орден.
– Сами засуньте обратно, я боюсь неаккуратно сделать.
Обыск продолжился, но уже больше для порядка, расслабленно. Офицер наспех простукал ладошкой закрытые карманы сумки, не расстегивая их. Кроме одного – из него беременным животом выпирала литровая солдатская фляга. Капитан достал ее, резко взболтнул, в утробе что-то сочно, со смаком булькнуло. Открутил крышку, понюхал и сморщился.
– Тьфу ты! Это что, спирт?
– Так точно, спирт, – как ни в чем не бывало ответил Николай.
– Вы что, спирт пьете? – давя улыбку, спросил полицейский.
– Боже меня упаси! – всплеснул худыми руками попутчик. – Понимаете, моя жена Людмила невероятно пуглива. Ей везде мерещится зараза. А после «ковида», – она тяжело болела, потому что уже старенькая, на 13 лет меня старше, – приобрела какое-то нервное расстройство. Все предметы вокруг протирает спиртом и меня заставляет так делать. Вот я и вожу в сумке флягу.
– Не увлекайтесь, – строго сказал офицер и крикнул напарнику, – нормально там всё?
– Нормально, – невесело ответил молодой сержант, занося в купе лоток с древесной стружкой. Проводница, пропуская его вперед, смялась лицом и зажала пальцами нос.
– Да вы не переживайте! Я же говорю, Эдуард еще не опорожнялся. Когда у него стресс, он не писает и не какает, – обнадеживающе сказал Николай, принимая лоток из рук.
Капитан еще раз сделал внушение по поводу фляги, отдал честь и размашистыми, уверенными шагами двинулся в сторону тамбура. За ним пошел и сержант, немного сомнамбулически на ходу ухмыляясь и что-то просматривая в телефоне.
Проводница, всё это время с недоверием глядевшая на Николая, успокоилась и механическим голосом, которым обычно зачитывают объявления на вокзалах, напомнила, что в продаже есть «Доширак», печенье «Юбилейное», «Нескафе три в одном» и «Люкс вода».
– Правда, корма для вашего чуда-юда нет, – в шутку сказала проводница.
– Не стоит беспокоиться, у Эдуарда свой корм, премиум класса, – с легким раздражением пробормотал Николай.
В купе замолчали, вагонные колеса глухо отстукивали особый, ни на что не похожий ритм. Сопел кот. За окном пролетали бесконечные перелески и черные, полуистлевшие деревни. Дороги к ним заросли густым бурьяном, и лишь в некоторых дворах, огороженных кривыми штакетинами заборов, текла своя тихая, поросшая быльем жизнь.
Она обнажалась и в подробностях открывалась только с насыпи железной дороги. Было видно, как во дворах сохнет белье, у стен кривобоких сараев громоздятся запасы дров, а на завалинках курят призраки стариков. Они молча наблюдали за железной гусеницей, и мне хотелось, чтобы дым их дешевых «Примы» или «Родопи» влетел в вагон и приобщил нас к отрешенному, мечтательному созерцанию.
Локомотив сбавил скорость, покатился медленно, церемонно. Я вдруг почувствовал, что мое сердце бьется в такт глухому стуку колесных пар, и если ритм собьется, то я умру. Мысль была игривой и легкой, она не пугала, а лишь создавала какой-то особый мыслительный фон. Я словно весь слился с плавным движением железного корабля и завороженно смотрел за борт: на темные фигуры дедов-призраков, на зеленые холмы вдалеке, на огромные, в человеческий рост, заросли лопухов и кусты пожелтевшей крапивы. Ее листья напоминали крокодилью пасть.
В сознании мигнул уголек – два неожиданных слова: «Абсолютная Родина». Я вспомнил – так называлась книга одного современного философа, которую я прочитал очень давно и окончательно забыл ее содержание. Интересно, о чем она? Может быть, об этом поезде, об этих мшистых, прокуренных стариках и о «мужике» из коробочки.
— Друзья, «Нескафе три в одном» – мой любимый кофе, хотите? Я на всех взял! – весело сказал Николай, шелестя пакетиками. Пока я смотрел в окно, он успел забежать к проводнице и купить кофе.
Мы кивнули.
Девушка собрала стаканы и, пошатываясь от тряски, пошла к титану. Через пару минут все сидели, дули на кофе и грызли сушки.
— Кстати, Николай, а ведь вы так и не ответили, за что же вам «мужика» дали? – попутчица, ее звали Юля, подобрав ноги под себя, серьезно, даже с вызовом, смотрела на нашего странного спутника. – Если не хотите, не рассказывайте. Я понимаю.
— Да нет, почему же. Я расскажу. Тут, знаете ли, ничего особенного, – Николай втянул голову в острые колышки плеч, словно желая стать ниже ростом. – В вуз не поступил, на филолога, не хватило баллов. Решил отслужить, а там уж, после армии, снова попробовать. Благо, по линии ДОСААФа еще в школе отучился на водителя категории С и на тракториста. Мама обнадеживала, говорила: «Ты, Коля, с корочками будешь щебень возить на генеральские дачи, как у Христа за пазухой заживешь». Не вышло, в общем-то, со щебнем – попал в Чечню.
Рассказывая историю, Николай держал загорелые ладони плотно сомкнутым капканом в щетине черных волос. Этот крепкий, тугой капкан казался нелепым и слишком крупным на фоне тонких предплечий, казалось, будто его пришили от другого тела. Выделялись и пальцы Николая. С загнутыми вниз округлыми ногтями они походили на барабанные палочки и вызывали смутные ассоциации с артритными лапами кота Эдуарда.
— Когда призвали в 1996 году и после учебки распределили на Кавказ, поставили механиком-водителем на «мотолыгу». Мы так МТЛБ называли — тягач бронированный, вроде БМП, – Николай улыбнулся и смахнул полуседую, прилипшую ко взмокшему лбу челку. Было жарко. Вагон буквально плавился от жары, к тому же мы пили горячую бледно-бежевую бурду. – На второй год службы, летом, под Аргуном наш отряд попал в засаду, слышали про такой город?
— Слыхал, да. Сейчас там отстроили всё. Видел по телевизору, – ответил я.
— Сейчас отстроили, это точно. Даже не верится. В общем, «мотолыгу» мою подбили. Я вылез, начал отстреливаться. Знаете, хаотично как-то, не как в фильмах показывают, а глупо, будто ребенок, когда играет в «войнушку». Просто стрелял куда-то, не целясь, и всё. Страшно было, жуть! Об этом, разумеется, не принято говорить, но я даже, это самое, штаны обмочил от страха, понимаете?
Мы смущенно закивали, а Николай расцепил ладони-замки, хлебнул кофе и зачем-то посадил дремавшего кота на колени.
— Стрелял из АКСУ, «ксюхи» – смешное оружие, для войны совершенно негодное. С «ксюхой» полиция ходит, вневедомственная охрана и всё такое. А я и стрелять-то толком не умел, палил куда-то в сторону духов и водонапорной башни, откуда они лезли, к «мотолыге» своей жался, как котенок. Вдруг, чувствую, тупой такой удар в руку. Ранило. Сильной боли, кстати, не было, а как будто молотком стукнули или, скорее, киянкой. Я «мотолыгу» с другой стороны обошел, спрятался, жгутом перетянул руку. Вожусь с резиновым ремнем, дрожу весь, а про себя думаю: ну, вот и всё, поступил, блин, на филфак, – Николай засмеялся и расцепил руки.
— Говорят, в такие моменты перед глазами проносится жизнь. Было у вас подобное? – спросила Юля, задумчиво помешивая «Нескафе».
— Не то чтобы. Просто мысленно попрощался со всеми: с мамой, бабушкой, Никитой Палычем – я так отчима называл, родной отец у меня умер от цирроза печени. Девушка еще ждала на гражданке, тоже Люда, не та, которая сейчас, а другая – ровесница. В общем, попрощался и, знаете, страх как рукой сняло, рассудил так: ежели я все равно умру, то надо этих зверьков, мы их зверьками называли, — Николай слегка покраснел и вежливо кашлянул, будто извиняясь за грубость, – побольше укокошить. Магазин заменил и снова начал палить, и опять меня ранило… Я уж ничего не чувствовал, а всё стрелял, и стрелял, и стрелял, ползал вокруг «мотылыги», словно лягушонок, с разных позиций огонь вел, вспомнил, как нас гоняли в учебке.
Голос худощавого ветерана стал бодрее, в нем зазвучали стальные нотки. Он, конечно, прибеднялся, даже слегка театрально, но всё же ценил и свой опыт, и, в особенности, «мужика» из коробочки.
— Очнулся уже в госпитале. Врач сказал: легко отделался — два сквозных ранения конечностей, чудом не убили. Вот, – Николай развернул тыльной стороной худую, бугристую руку и показал пальцем на бледную коляску шрама, потом продемонстрировал аналогичную метку, только на другой руке, чуть пониже плеча. — Ничего страшного, но потерял много крови.
В госпитале навестил командир, сказал: ты, мол, филолог, герой. Спрашиваю: почему же герой? Оказывается, пока я беспорядочно палил, выиграл минут пять-десять – принял огонь на себя. Духи, наверное, подумали, будто я не один стреляю. А наши парни в это время заняли оборону и всех гадёнышей перебили. Ну, вот, как-то так, – Николай замолчал, давая понять, что рассказ закончился, вздохнул и между прочим добавил. – Ну, а потом «мужика» дали, да. Храню. Ради Бога, вы только не подумайте, что я хвастаюсь!
Наш попутчик весь напрягся, кот на его коленях проснулся и с тупой, удивленной мордой уставился на хозяина.
— Бросьте, Николай. Никто так не думает, – я внимательно посмотрел на ветерана Первой чеченской. Его глаза превратились в круглые фары тягача-«мотолыги», но в них горели радостные огоньки.
— А мне кажется, вы имеет право хвастаться, – без улыбки, даже немного сурово отчеканила Юля. – Вы за Родину кровь пролили.
— Да ну, – махнул рукой Николай и вызвался помыть пустые стаканы.
Остаток вечера мы провели в молчании: Юля и я читали, Николай разгадывал сканворды и, если не мог подобрать слово, полушепотом ругал равнодушного Эдуарда.
Когда погасили свет и все легли спать, в купе ворвалась взбалмошная проводница.
– Что же вы мне не напомнили? – запричитала она – Уфа! Начальство из РЖД! Вот-вот сядут.
– Я полагал, это вы должны были напомнить, – резонно заметил Николай.
– А-а-а! – замотала головой проводница. – Какая разница? Скорее переезжайте в свое купе!
Николай вздохнул и снова принялся за знакомую, мучительную процедуру – стал перекладывать кота с места на место, суетливо собирать вещи, искать обувь в черноте под полкой. Я вызвался помочь и потянулся за сумкой. Она оказалась чудовищно тяжелой, будто наш попутчик перевозил чугунный радиатор или коллекцию антикварных статуэток из Каслинского литья.
«Надо же, а ведь он этими невесомыми руками таскает такую тяжесть», – подумал я, грохнув сумку на пол.
– Что у вас там? – отдуваясь, спросил я.
– Книги. Я же так и не стал филологом, холодильное оборудование налаживаю, но когда езжу в командировки, всегда беру с собой книги. Не привык читать с телефона. Профанация, – фыркнул Николай и в дверях добавил. – Счастливо оставаться. Был несказанно рад знакомству. Обязательно расскажу о вас своей немощной супруге Людмиле. Она очень радуется, если мне удается найти общий язык хоть с кем-то, кроме кота.
Николай улыбнулся и, как мне показалось, по-военному козырнул.
– Давайте скорее уже! Скорее! – подгоняла проводница.
– До свидания. Взаимно, – я пожал ему руку.
– До свидания, – сказала Юля.
Через полчаса в наше купе бесцеремонно и даже не поздоровавшись вошли чиновники железной дороги. Это были полные, крепко стоящие на ногах мужчины средних лет. Они как две капли воды походили друг на друга и напоминали «двоих из ларца» из мультфильма «Вовка в тридевятом царстве». Железнодорожники синхронно, как чирлидерши, расправили свои постели и завалились спать. Спустя 10 минут купе сотрясал тяжелый, артиллерийский храп.
Тем не менее, ночью я проснулся совсем от другого шума. Рядом с нашим купе шелестели знакомые голоса.
– Его можно в туалете запереть в конце вагона. Там, где душ. Этим туалетом никто не пользуется, мы его, кажется, даже не открыли. Какая ему разница, на кровати сидеть весь день или в туалете? – раздраженный голос проводницы указывал на какую-то внезапную проблему.
– В сущности, ему, конечно, нет разницы, но, понимаете, Эдуард очень нервничает без меня, – печально сказал Николай. – Прежде я никогда не оставлял его одного так надолго.
– Так вы его навещайте в туалете. До Омска-то всего чуть больше суток. Потерпит, – зевая, продолжала проводница. – Я же не виновата, что у ребенка аллергия.
– Ну, что ж, хорошо. Может быть, в самом деле, потерпит.
В конце вагона загремели двери туалета, истошно завопил кот. Идея провести сутки в сыром, замкнутом пространстве ему явно не нравилась.
Под утро я снова проснулся. Голос проводницы был уже тише, но едва не срывался с шепота на хриплое рычание.
– Я, в самом деле, не знаю. Вы же купили билеты и на себя, и на зверя вашего. Всё по закону. Хотите верьте, хотите нет, но сколько лет работаю, 25 уже, такого еще не случалось. Чтобы во всем поезде ни единого свободного места! Дурдом какой-то, – причитала проводница.
– Да ладно, что вы так переживаете? Эдуард в туалете поедет, он уж, кажется, привык, – примирительным тоном говорил Николай.
– А вы где? Тоже в туалете?
– Нет, зачем же? Я здесь. Можно мне здесь, у окна?
– В проходе, что ли? Тут же ни сесть, ни лечь, ничего.
– Ну, да, в проходе. Вы, главное, вопрос решите, если полиция снова пожалует.
– Как хотите! – отчаялась проводница. Послышались ее удаляющиеся шаги.
Я вышел из купе. Николай стоял в проходе вагона, опершись на перекладину, и устало смотрел в окно. Начинало светать.
– Что у вас там стряслось? – спросил я.
– У малыша из моего купе в самом деле аллергия на кошек. Он болен. ДЦП, кажется. Я же говорил, что у нас особенный вагон – инвалидный, – спокойно сказал Николай.
– А вы-то тут при чем? Эдуарда, я слышал, решили запереть в туалете.
– У меня на одежде осталась шерсть, не получается оттереть. А у него даже на маленькие частицы аллергия, исчихался, бедняга.
– Надо к начальнику поезда обращаться, мало ли. У вас же билеты.
– Проводница ходила, уже. Нет мест. Последние два заняли эти двое из РЖД.
– И что же, вы будете ехать здесь? В проходе?
– Ага, – зевнул Николай. – Эдуард в туалете, а я здесь. Сутки всего до Омска.
Мы замолчали и уставились в окно. Очертания мира по ту сторону вагона вырисовывались медленно, как на старой полароидной фотографии. Стог сена с торчащей из него жердью, размытая дождем дорога, километровый столб. В утренних сумерках просыпалась абсолютная родина.
Под публикацией читатель может оценить материал от 1 до 5 звёзд. Итоговый рейтинг работ полуфиналистов учтётся при определении списка финалистов.
Поздравляю друга ситного Александра! Удовольствие от каждого абзаца!