МУТАНТЫ КУНАШИРА: медведей, как цыплят, по осени считают…

Кунашир, мыс Столбчатый
Здесь и далее – фото автора

На Кунашире немного видов диких животных: лисы, зайцы, соболя, норки, ласки. И, конечно, медведи. Есть ещё морские млекопитающие: каланы, тюлени и всякие китообразные. Тюленей считать легко, их лежбища известны – ластоногие валяются на островках мелководья и крупных каменюках, греются на солнышке, гадят под себя, отдыхают. Если подойти на лодке близко, мормлеки попрыгают в воду, и подсчёт затруднится. Потому рассматривают их издали, фотографируют на оптику, а после на снимке считают по головам. Тот же метод работает в отношении птиц, за исключением редких видов.

Учёт зверей на суше ведут в зимнее время, поскольку на снегу отпечатки хорошо различимы. Инспектор заповедника выходит на маршрут по свежему снегу: шагает в снегоступах, поглядывая под ноги, отмечает на GPS координаты замеченных цепочек следов. Часто повторяется след одних и тех же зверей, но итоговый результат принимает во внимание данную погрешность. Интересное занятие для любителей прогулок в зимнем лесу: тишь (только птахи щебечут), чистота, хороший обзор (деревья голые, высокотравье под снегом) и нет необходимости опасаться неприятных встреч – косолапые спят. А медведей, как цыплят, считают по осени.

Учёт их ведётся по следам и при визуальном контакте. Делается это в сезон нереста, обычно в конце лета, в начале сентября, когда горбуша уже заканчивает идти и начинается кета. В сезон самые взрослые и крупные, сильные и авторитетные Михал Потапычи дежурят «по устям» (как выражаются курильчане) нерестовых рек.

В хороший год устья прямо кипят от играющей рыбы, чьи инстинкты подчинены природному феномену, согласно которому лосось возвращается туда, где появился на свет, чтобы так же отнереститься и умереть. Причём горбушу курильчане презрительно называют проституткой, ведь возвращается она не всегда в то же место – может в близлежащий ручей нырнуть, а может и на соседний остров отправиться. Едва попав в пресную воду, горбуша меняет цвет, розовеет и устремляется вверх по течению, отдыхая за камушками и продвигаясь рывками дальше, чтобы исполнить своё предназначение. Удел слабых – бултыхаться в низовьях, разлагаясь при жизни. Странно смотреть на них: полуслепые, полудохлые, они сонно трепыхаются в воде день за днём, как зомби, почти не сопротивляясь, если берёшь их рукой. Схватив, такую рыбу легко выдоить – икра начинает буквально сыпаться из неё красной струйкой. Надоив икры из обречённой, сделайте «пятиминутку» и съешьте, согласно принципу естественного отбора, по которому слабые не только не выживают, но и не оставляют потомства.

Кушать «проститутку» курильчане не гнушаются. Зато нет на свете рыбы, сильнее подверженной ностальгии по родным краям, чем кета – она стремится ровно туда, откуда вышла неопытной молодью, по чёткому курсу, заданному внутренним навигатором.

2019-й год выдался рыбным и в конце августа на территории заповедника было медвежье столпотворение. Тогда-то мы с коллегой из научного отдела отправились на учёт – к водопаду Птичий в северной части Кунашира.

Птичий водопад не особенно высок – около двенадцати метров, зато в ширину под двадцать, с моря видно издалека. А с берега нам было видно лишь медведей. Птичий изливается в короткий одноимённый ручей с широким устьем, в которое беспечно лезет горбуша, не зная, что выше подняться не сумеет, и становится добычей зверей и птиц. Если можешь одним взором охватить больше десятка косолапых, значит позиция для учёта самая подходящая.

Сначала мы рассматривали их в оптику бинокля и фотоаппарата, затем замеряли следы (ширину и длину передних лап). Шли, покрикивая – мишки разбегались прочь, с хрустом, как коровы, в лопухи, вламываясь в заросли. Белоплечие орланы, сидящие на ветвях, провожали их сытыми взглядами.

Дорогу нам преградил крупный старый потапыч с шрамами на заднице. Путь к водопаду ему уже, видимо, был закрыт молодыми соперниками, но местечко у ручья поменьше он ещё мог удержать. Не то, чтобы он нас не пускал, просто сидел на камнях, пытаясь лапой подцепить горбушу, но раз за разом промахивался. Неподалёку в тени кустов дремал рыжеватый трёхлеток, зная, что Старый – когда удача к нему, наконец вернётся – отойдёт, чтобы съесть добычу, и можно будет ненадолго его сменить. Красться меж двумя мишаками нам не улыбалось, а крики Старый игнорировал. Весь его вид свидетельствовал о том, что без добычи он пост не покинет.

Прошло четверть часа, когда из леска появилась медведица с двумя сеголетками – увидев Старого, малыши замерли на краю леса, взъерошив загривки, как два ёжика, но их родительница бестрепетно проследовала дальше. Будто ни в чём не бывало, с видом: «Я же мать, у меня льготы!», зашла в море в двух шагах от Старого, через полминуты метким броском выхватила из воды пузатую рыбину и вышла на сушу.

В момент, когда она вынырнула из леса, мы примолкли, увлёкшись фотографированием, а тут решили возобновить попытки пройти, заорали, из-за чего «ёжики» у леса вскочили, засуетились. Медведица, которая прежде, видимо, нас вовсе не замечала, кинулась к ним, по пути едва не наступив на трёхлетка, отчего тот, не разбирая дороги, помчался в сторону. Непосредственно в нашу. Мы возопили ещё громче, но тот приближался. Тридцать метров, двадцать пять… я вынул фальшфейер, коллега кивнул: «Зажигай!»… двадцать… я дёрнул кольцо файера – а оно не выдёрнулось! Как застряло. Рванул сильнее – и кольцо отвалилось… В пятнадцати метрах лохматый резко остановился, словно только обнаружил людей, проморгавшись спросонок. Посмотрел на нас. Обернулся назад: мол, а куда это я бегу?.. Затем полуотвернулся и принялся обнюхивать камни. Растерянно потоптавшись, отправился обратно, как будто ничего не произошло. А мне было так обидно! Фальшфейер, который я целый год таскал с собой, оказался нерабочим. Впрочем, такое случилось единственный раз.

За время всей заварушки Старый даже не взглянул на нас. Мы тоже притихли. Наконец, потапыч поймал горбушину и зашагал к лесу. Было ясно, что он уходил не оттого, что ему надоели шумные людишки, а лишь потому, что обед подоспел.

Разогнав всех косолапых на берегу, мы заняли удобное позицию для наблюдения наверху у водопада, перекусили и насчитали за следующий час ещё полтора десятка взрослых хищников и восемь детёнышей разного возраста, включая белоснежного медвежонка. Учёт удался.

Курильские медведи отличаются от живущих на материке. Во-первых, в их рацион не включены крупные животные (за отсутствием таковых). Иногда задерёт потапыч телёнка на погранзаставе, но то, скорее, случайность – под лапу попался. Во-вторых, близкородственное скрещивание есть постоянный фактор их жизни. Топтыгины – коренной народ Кунашира. Исчезли айны, пропали японцы, сменяются русские почти вахтовым методом – а косолапые, как жили в тесном островном сообществе, так и живут. И размножаются. Множество поколений, зачатых в одной семье. Грубо говоря, на Курилах живут медведи-мутанты. Внешне мутация выражается в цвете шерсти – в заповеднике регулярно попадаются звери со светлыми пятнами на шкуре, частично или целиком «белые» медведи. Местные жители называют их седыми. Образовался особый, исконно здешний подвид: «Кунаширский серебристый».

«Кунаширский серебристый»

Медведица воспитывает своего отпрыска до трёх лет, а после выставляет «на улицу». В апреле-мае, когда начинается гон, половозрелый наследник пробует залезть на самку, чего та, утомлённая трёхгодичным материнством, не допускает. Выгнанный пестун поперву неприкаянно шатается в окрестностях, не имея собственной территории, порой побиваемый взрослыми сильными самцами, ищет еду, которой ранней весной негусто, разрывает муравейники, лакомясь личинками, копается в морских выбросах на берегу, покусывает молодые деревца… В общем, кормится не сытно. И если не успеет удалиться от родительницы, когда половое обострение завладеет её естеством, то его первой спутницей в брачных играх станет собственная мать.

В природе это не извращение, а седой медведь, появившийся на свет, не получает роль изгоя, ведь его «личностный рост» не особенно зависит от успехов социализации в обществе, корпоративного этикета, карьеры и тому подобного, он готов довольствоваться малым – той пищей, что сумеет найти и есть, и теми самками, кого изловчится отбить и еть.

Инстинкты предлагают дистанционные коммуникативные методы: читать следы лап на песке, затёсы на деревьях, рассматривать лёжки в траве, обонять запах куч экскрементов и меток мочой, и наверняка многое другое, что неподвластно органам чувств человека.

Морской берег очень удобен для коммуникации, не зря пограничники используют его в качестве контрольно-следовой полосы: настоящий мессенджер для понимающего человедя. Но у косолапых аборигенов наблюдательные способности гораздо выше и там, где homo sapiens разглядит следы лисы, в первой половине дня пробежавшей вдоль литорали, и отдельно заметит останки круглопера, медведь узнает, что юный лис-сеголеток с рваным ухом, проводя ежедневный обход после утреннего отлива, обнаружил вкусную рыбку с присоской на пузе и обглодал её.

Человек читает следы, как новостную сводку – кто прошёл да проехал, а лесной хозяин смотрит берег, как телепередачу, в которой рассказывается, кто, зачем и почему.. Это медвежьи медиа… медведиа.

Все, кто живут в заповеднике, и люди, и звери, ходят в патрули по подответственной территории, орлан облюбовывает наблюдательный пункт на сопке или хоть на кухтыле, торчащем из ручья. Змеи-полозы тоже, поди, совершают некие планомерные поползновения. За сезон соседства на одном участке мы узнаём друг друга лучше: человеки различают примелькавшихся медведей по возрасту, окрасу шкуры, форме морды и следам, орланов по размеру и деталям оперения и так далее. Мишки тоже нас как-то идентифицируют, от одних бегут, на других – ноль внимания.

Чтобы проще было вести записи, я давал медведям прозвища, как индейцам: Грустный Пёс, Тощая Лошадь, Подлый Бурундук…