Донбасс – моя родина. Я из Енакиева, как и злосчастный экс-президент экс-Украины Янукович. У меня там и сейчас живёт много родни, а в 2014 году её было ещё больше. Война в дом моей родни пришла вслед за «Русской весной». Я помню воодушевление и единение, царившие в те дни, помню радостное предчувствие прекрасного грядущего. Каким оно будет на самом деле, никто не знал. В мае сожгли людей в Одессе и расстреляли в Мариуполе. Народ двинулся захватывать административные здания, Стрелков зашел в Славянск. Потом расстреляли Луганск. Принимать реальность мой мозг отказывался. Из Подмосковья, где живу, я звонил и писал родне почти каждый день. От экрана ноутбука я тогда не отрывался. В разгар лета 2014 года война докатилась до моих родных городов Енакиева и Горловки. В Горловке родилась моя мама. Там у меня тоже много сестёр и братьев. Линия фронта в те дни прошла прямо по моим детским воспоминаниям: в виноградниках на Фильтровальной засели укро-войска, кладбище на Красном городке заминировали они же, соседний город Углегорск, в который мы ездили на велосипедах, находился километрах в пяти за линией фронта на украинской стороне.
Горловка
В то лето Енакиево методично расстреливали. Гибли люди – взрослые и дети. В августе четырнадцатого прямым попаданием был уничтожен дом на нашей улице, частный дом, находившийся метрах в ста от нашего, куда меня привезли из роддома. Бабушка называла врагов фашистами и никак иначе. У меня была очень умная, мудрая бабушка. Большинство из родни с ней соглашалось, но не все. Линия фронта пролегла и через семьи. До того как республику возглавил Александр Владимирович Захарченко, в городах Донбасса наблюдалось некоторое безвластие и анархия. Один енакиевский милиционер подальше от анархии увёз мою двоюродную племянницу и их сына вна Украину. Он с тех пор воюет на вражеской стороне. Жив он или нет, не знаю. Я ничего о них не знаю.
В начале 2015 года Енакиево, особенно восточную его окраину, утюжила украинская артиллерия. Шум разрывов я слышал из Подмосковья в телефонной трубке. Я слышал грохот взрывов, стоны и вопли сестры: «За что они нас уничтожают?». Потом команданте Захарченко и его героические воины вошли в Дебальцево. Фильтровальную – район на востоке Енакиева – бомбить перестали. Линия фронта ушла из города, война же задержалась ещё на семь лет… На освобождённых территориях массово вскрывались следы военных преступлений украинской стороны, в том числе массовые захоронения мирных жителей, в том числе со следами пыток. Я искал варианты, как мне уехать на Донбасс надолго. Вариантов не было. Я обычный человек – семья, дети, кредитные сети, к тому же я воин с нулевым опытом. Брат из Горловки говорил мне то же самое. Его друзья ушли в народное ополчение, он работал в шахте – кому-то же нужно работать в шахте… В первые месяцы войны кто-то из родственников уехал в Россию. Кто-то – и дети, и взрослые – лечились либо в психиатрическом, либо в неврологическом отделении. Из моих знакомых воевать пошёл тридцатилетний парень Саня Кобзев, младший брат моего друга детства Серёги, погибшего в юном возрасте ещё в начале девяностых в разборках преступных кланов. До войны Саня вёл асоциальный образ жизни, годами регулярно употреблял алкоголь и наркотики. Но он внёс свой посильный вклад и в прекращение обстрелов родного города, и в грядущую Победу. Его взяли в танкисты. Он штурмовал Дебальцево, горел в танке, был награждён за воинскую доблесть. Через несколько месяцев после случившегося он умер от множественных ожогов.
В 2016 году умерла бабушка, в первую очередь, из-за блокады города в 2014 году. Её нужно было оперировать, а вывезти даже в Донецк возможности не было. Да она и сама отказывалась куда -либо ехать.
В 2017 году я побывал в Донецке на фестивале «Большой Донбасс». Познакомился там с бардами – друзьями непокорённого Донбасса. Позже автор-исполнитель Игорь Сивак напишет песню «Помни Второе мая». В ней есть такие слова: «Мы всех помним, в каждом кадре, поимённо, вдрызг объевшихся кровавого дурмана, кто за кадром околачивался скромно, кто убийц потом отстирывал с экрана». Уверен, что эта песня десятилетиями будет звучать, как набат о зверствах украинского фашизма. Во времена нашего детства была популярной песня о колокольном звоне над Бухенвальдом. После Перестройки такие песни стали моветоном. Через двадцать пять лет после Перестройки Бухенвальд вернулся.
Со сцены университетского концертного зала я читал свою балладу «Мой Донбасс». В ней речь идёт о поруганном, разбомбленном Эдеме – мирном детстве. Приведу здесь неполных три четверостишья:
А вечером вся молодёжь в беседке,
Со стариками билась в дурачка.
Я оставался под насмешки деда
И сдержанные реплики сверчка.
На утро: «Выходи гулять в футбола!»
И шли сбивать колени пацаны…
Наивный МИР был в городах и сёлах.
Как хорошо жилось нам без ВОЙНЫ!
Издалека любезно нёс нам ветер
Мелодию. Многоголосый хор
Пел радостно: «Должны смеяться дети
И в мирном мире жить!»…
С 2014 года я не пишу стихов. Не получается. Всё больше получаются репортажи.
Енакиево
Там же, в том зале в Донецке, я встретил земляков енакиевцев, семейную пару преподавателей музыки. Они рассказывали, как летом четырнадцатого, во время каждодневных продолжительных бомбёжек, чтобы не сойти с ума, они часами играли мировую классику. Стёкла в окнах трясутся и бьются, бахает то далеко, то совсем близко, а они пытаются заглушить вой войны музыкой Вивальди. Иногда вместе с ними страшные часы в их квартире пережидали их ученики, если бомбёжка застигала их на музыкальном уроке. Я – не единственный свидетель. Вместе со мной историю енакиевских музыкантов слышали барды Сивак, Грачев, Шапкина, Широглазов и другие люди, не знаю их имён и фамилий. Они, если что, подтвердят, что так оно всё и было на самом деле. Вот бы режиссер театра Российской Армии снял фильм о том, как музыка Вивальди противодействовала войне. С земляками-енакиевцами я продолжил общение после того, как наши выступления закончились. Оказывается, они лично были знакомы с моим двоюродным дядькой, директором одной из енакиевских школ. Мир не только хрупок, но и тесен. Нас почему-то очень обрадовало и сблизило наличие общего знакомого. В следующем, 2018 году дядь Валера умер от обширного инфаркта, от разрыва сердца. На войне и такие разрывы не редкость.
Последние полтора-два года мы не очень активно переписывались с роднёй, делали это всё больше по праздникам и по важным поводам. Обстрелы с той стороны были вялыми, войне не видно было конца, и казалось, что кто-то из нас непонятно почему немного виноват в происходящем, в том, что нет ни войны, ни мира. Кажется, мы ощущали какую-то едва уловимую неловкость из-за этой вины. В 22-м году общение опять стало активным, потому что стали приходить тревожные новости – бахов стало больше, и они снова приблизились к домам моей родни. Хуже дела обстояли в Горловке. Когда 22 февраля наш президент объявил о признании республик, мы созванивались и списывались и делились радостью. Их радость была сдержанней и осторожней. Война так научила.
Обстреливали Горловку всю зиму с нарастающей интенсивностью, после 22-го фивраля город начали ровнять с землёй. В дни всеобщей мобилизации в ДНР брат-горловчанин ушёл в армию. В тот созвон, после признания независимости, сестра-горловчанка сказала, что они готовы ещё потерпеть неделю или месяц, столько, сколько понадобится. Понятно, что наши воевать будут аккуратно, будут беречь свои города, освобождая их, беречь наших жителей за линией фронта. «Восемь лет терпели, ещё месяц потерпим» – сказала она. А ещё она пожалела солдат с той стороны и их матерей и пожелала, чтоб и с той стороны как можно меньше народу погибло. Разве их поймёшь, этих сепаров – их бомбишь восемь лет, а они врагу здоровья и долгих лет жизни желают.
Накануне 8 марта сестра была раздраженной и подавленной. «Наш город ровняют с землёй», — сказала она во время недавнего нашего разговора. «Мы можем не дождаться дня, когда врагов наконец погонят». Когда я рассказал о ситуации человеку, далёкому от проблем Донбасса и не знающему всех подробностей происходящего, он не поверил. «Им ещё снаряды потребуются», — заметил он, говоря об укровойсках, — «Зачем же они их тратят?» Думаю, что на той стороне уже все всё поняли, уже готовятся к адским котлам с кипящей смолой или какая на том свете кара их ждёт, не знаю. Но они напоследок хотят поделиться своим персональным адом с теми, кого они так и не смогли победить и уничтожить. Выжившие из ума престарелые политики из самых демократических стран и дельцы с пятью сердцами, разменявшие вторую сотню лет, тоже ощущают, как ад схватил их за горло. Они ясно осознают, что ад их уже не отпустит, затащит, хоть пяти-, хоть семисердечных, в своё горнило. И они на последнем издыхании в отместку всему миру хотят с человечеством поделиться своими вечными муками. Идите ко всем чертям, которые вас заждались. А мы будем строить новый мир уже без вас и без ваших лживых правил. Там, под Горловкой, именно такие ставки. Там решается судьба человечества.
Сестру из Горловки зовут Татьяна. Она живёт в Калининском районе. Её внук ходит в ту школу, в которую недавно попал снаряд, когда погибли на месте две учительницы – мои ровесницы, девчата с Таниного двора. Танин девятилетний внук пока не знает, что такое жизнь без войны. Но он узнает и привыкнет. Война скоро закончится. Горловские, енакиевские, донецкие, луганские сегодняшние школьники, когда вырастут, будут строить новую мирную жизнь. Они будут зорко следить за любым публичным болтуном, отравляющим сердца людей ненавистью, основанной на национализме, расизме и религиозном экстремизме, выявлять таких и нейтрализовывать – лишать доступа к аудитории. Сегодняшние юные горловчане будут строить справедливое общество, потому что знают цену правде и справедливости, они будут беречь мир, ибо знают, насколько он хрупок. Их прадеды хорошо умели беречь мир. Прадеды тоже знали, сколь высока цена.
